Гипетау
Последний гностик города N

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В футуристическом городе N, где переплетаются разные исторические эпохи, архивариус и хранительница древних знаний Авдотья Лиховидовна сталкивается с серией загадочных событий. Её поиски приводят к встрече с таинственным Странником, который раскрывает ей иллюзорную и парадоксальную природу реальности, времени и сознания. Рассказ исследует идеи гностицизма, ценности несовершенства мира и природы истинного знания, которое заключается не в обретении истины, а в бесконечном поиске и принятии противоречий.
  Город N растекался по семи холмам подобно древнему организму, который научился дышать временем. В его архитектуре читалась вся история человеческих заблуждений: каждая эпоха оставляла свой шрам, каждая война - свою пустоту, каждая революция - свой недостроенный памятник. Булыжные мостовые, помнившие топот конницы Батыя и скрип телег опричников, теперь вибрировали от беззвучного скольжения капсул общественного транспорта - тех самых аппаратов на магнитной подушке, которые жители по старой памяти называли то трамваями, то автобусами, хотя ни рельсов, ни колёс у них не было уже лет семьдесят.
  
  В утреннем воздухе, густом как патока забвения, смешивались запахи: ладан из Спасо-Преображенского собора, где в подвалах до сих пор хранились мощи юродивого Прокопия (того самого, что предсказал точную дату Великого Переселения, но перепутал причину - говорил о потопе, а пришла засуха); кардамон и корица из кофеен потомков южных переселенцев, чьи прадеды бежали сюда, когда Средиземное море высохло, оставив после себя солончаковую пустыню размером с Сибирь; озон после ночной грозы, которая, как всегда в последние годы, била без дождя, только молнии и сухой треск электричества в воздухе.
  
  Авдотья Лиховидовна проснулась за час до рассвета от того же кошмара, что преследовал её последние семь недель. В нём она стояла перед зеркалом, которое отражало не её, а всех её предков одновременно - наложенные друг на друга лица создавали чудовищный палимпсест черт, в котором невозможно было различить отдельную личность. Они что-то кричали ей, эти полупрозрачные тени, но их голоса сливались в белый шум, из которого она могла разобрать только одно слово, повторяющееся с маниакальной настойчивостью: "Помни".
  
  Но что именно помнить - оставалось загадкой.
  
  Её квартира на 3 этаже дома постройки XXII века (тогда ещё строили с расчётом на вечность, не зная, что вечность закончится через поколение) была заставлена книгами. Не электронными ридерами, не голографическими проекторами текста, а именно книгами - бумажными, тяжёлыми, пахнущими клеем и типографской краской. Это была её слабость, её тайный порок в мире, где владение физическими носителями информации считалось признаком ментального расстройства - обсессивно-компульсивного накопительства, граничащего с технофобией.
  
  На самом видном месте, в застеклённом шкафу красного дерева, хранилась её главная тайна: 37 рукописных тетрадей, исписанных выцветшими чернилами на церковнославянском с вкраплениями греческого и коптского. Это были те самые богомильские тексты, которые её прапрапрабабка Евдокия спасла из горящей церкви во время религиозных погромов конца XXI века, когда все конфессии объединились против общего врага - тех, кто утверждал, что Бог ошибся.
  
  Авдотья налила себе чай из электрического самовара (ещё одна странность - кто в наше время пользуется самоварами, пусть и электрическими?) и села за стол, заваленный распечатками. Она работала архивариусом в Городской библиотеке метаданных - скучная должность, которая заключалась в оцифровке и каталогизации текстов, написанных на мёртвых языках. Но эта работа давала ей доступ к информации, которую обычные граждане никогда не увидят - слишком опасной, слишком странной, слишком... истинной.
  
  Вчера она наткнулась на файл без маркировки, затерянный в глубинах серверного хранилища. Внутри был текст, который заставил её руки дрожать, а сердце пропустить несколько ударов. Это был дневник некоего Василия С., датированный 2145 годом (30 лет назад, если верить официальной хронологии, которой в городе N никто особо не доверял). В нём описывались встречи с человеком, которого автор называл только "Странник" - те же слова, та же манера речи, те же парадоксы, что она слышала в рассказах своей бабки о человеке, который приходил к ним в дом, когда она была ребёнком. Но бабка умерла 50 лет назад, когда Авдотье было 17.
  
  Либо Странник был бессмертным, либо это была череда людей, передающих друг другу не только имя, но и личность, как эстафету. Либо - и эта мысль заставляла её медальон нагреваться - время в городе N текло не так, как в остальном мире.
  
  Телефон зазвонил в 6:47 утра. Старый дисковый аппарат, который она нашла на блошином рынке и подключила через 7 переходников к современной сети. Голос в трубке был искажён помехами, словно звонили из другого измерения:
  
  - Авдотья Лиховидовна? Говорит Марфа Игнатьевна. Спускайтесь к реке через час. Там будет Он. И не забудьте взять тетради.
  
  Гудки. Авдотья посмотрела на определитель номера - там было только многоточие, словно сама реальность не могла определить источник звонка.
  
  ***
  
  Марфа Игнатьевна жила в доме, которого не существовало. Официально, согласно кадастровым картам, на углу Богомильского переулка и улицы Катаров (названия менялись каждое десятилетие, но старые таблички никто не снимал, они наслаивались друг на друга, создавая вертикальную историю топонимики) находился пустырь, заросший иван-чаем и полынью. Но те, кто умел смотреть правильно - под углом в 43№ к плоскости реальности - видели 3-этажный особняк с башенками, эркерами и флюгером в виде уробороса.
  
  Авдотья поднялась по скрипучей лестнице, которая существовала только наполовину - правая сторона была вполне материальной, левая мерцала между бытием и небытием. На 2 этаже её встретила сама хозяйка - существо неопределённого возраста в платье, сшитом из лоскутков разных эпох: здесь кружево XVIII века, там синтетика XXII, а подол вообще был соткан из материи, которая ещё не была изобретена.
  
  - Садитесь, детка, - Марфа Игнатьевна жестом указала на кресло, которое было одновременно твёрдым и мягким, новым и древним, целым и разваливающимся. - Чай будете? У меня особенный - из трав, которые растут на границе миров. Говорят, от такого чая начинаешь видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Правда, потом трудно вернуться к обычному зрению.
  
  Авдотья покачала головой. После вчерашнего файла и сегодняшнего звонка ей и так казалось, что реальность трещит по швам, как плохо сшитое платье.
  
  - Расскажите мне о Страннике, - попросила она.
  
  Марфа Игнатьевна засмеялась - звук был похож на шелест страниц несуществующей книги:
  
  - О котором из них? Их было много. Или один, но во многих лицах. Или много, но с одним лицом. В городе N трудно различить множественное и единичное.
  
  Она подошла к окну, которое выходило одновременно на все стороны света, и продолжила:
  
  - Первого я встретила в день, когда время сломалось. Это было... давно. Или недавно. Или прямо сейчас - смотря откуда считать. Он пришёл в город с юга, хотя свидетели клялись, что видели, как он спускается с северных холмов. Говорил на языке, которого не существовало, но все его понимали. Проповедовал учение, которое противоречило само себе в каждом втором тезисе, но именно это делало его убедительным.
  
  - И что он проповедовал?
  
  - Простую истину: мир не таков, каким кажется, но и не таков, каким не кажется. Он где-то между, в зазоре, в щели, в трещине между восприятием и реальностью. И эта трещина расширяется с каждым днём. Скоро она станет настолько широкой, что можно будет провалиться сквозь неё. Некоторые уже проваливаются.
  
  Марфа Игнатьевна повернулась к Авдотье, и та увидела, что глаза старухи действительно разного цвета, но не просто карий и голубой - левый менял цвет каждую секунду, правый показывал все цвета одновременно.
  
  - Ваша бабка была одной из тех, кто провалился и вернулся. Она видела изнанку мира - не тёмную сторону, не светлую, а ту, которая вообще не имеет отношения к свету и тьме. Сторону, где причины и следствия играют в чехарду, где время течёт во все стороны сразу, где каждый человек - это все люди, и никто конкретно.
  
  - Она никогда мне об этом не рассказывала.
  
  - Потому что для этого нет слов в человеческом языке. Есть только метафоры, но метафоры лгут, придавая форму бесформенному. Она пыталась записать увиденное в тех тетрадях, что вы храните. Но даже церковнославянский с его ангельской грамматикой не смог вместить того, что она узнала.
  
  Авдотья достала из сумки одну из тетрадей, открыла наугад. Текст на странице шевелился, буквы перестраивались, создавая новые комбинации смыслов:
  
  "Видех бездну, зрящую в мя. Видех время, пожирающее само себя. Видех Бога, сомневающегося в собственном существовании. Видех человека, который был всеми людьми, и место, которое было всеми местами. И познах: нет истины, кроме лжи о том, что нет истины."
  
  - Она встречалась со Странником? - спросила Авдотья.
  
  - Они все встречались с ним. Все, в ком жива искра гнозиса. Он приходит к тем, кто готов усомниться не только в мире, но и в самом сомнении. К тем, кто способен удержать в сознании два взаимоисключающих утверждения, не сходя с ума. Хотя... что такое безумие в мире, который сам безумен?
  
  Часы на стене (их было 7, и все показывали разное время) пробили несуществующий час.
  
  - Пора, - сказала Марфа Игнатьевна. - Он не любит ждать. Хотя для него все моменты времени существуют одновременно, так что, возможно, он и не ждёт вовсе. Идите через Старый рынок - там сегодня торгуют особенным товаром.
  
  Старый рынок располагался в чреве города, в той его части, где улицы сплетались в гордиев узел, который никто не мог ни разрубить, ни распутать. Говорили, что план этого района чертил безумный архитектор, последователь Пиранези, который пытался воплотить в реальность свои "Воображаемые тюрьмы". У него получилось даже слишком хорошо - некоторые покупатели, зашедшие на рынок в прошлом веке, всё ещё блуждали между лавками, постарев, но не найдя выхода.
  
  Авдотья шла между рядами, стараясь не смотреть по сторонам слишком внимательно - некоторые товары становились реальными, только если на них смотрели, и не все из них были безопасными.
  
  Вот лавка воспоминаний, где седой армянин по имени Карапет продавал запечатанные в стеклянных шарах моменты прошлого. На витрине красовались особо ценные экземпляры: "Последний день перед концом света (который возможно и случится)", "Первый поцелуй человека, которого никогда не существовало", "Воспоминание о будущем, которое не наступит".
  
  - Для вас, красавица, особая цена! - зазывал Карапет. - Возьмите воспоминание о том, как правильно умирать. Пригодится, когда придёт время. А оно приближается, ой как приближается!
  
  Рядом расположилась палатка с надписью "Квантовые котята" - там продавали животных, существующих в суперпозиции. Пока ты не открывал коробку, котёнок был одновременно всех возможных окрасов, пород и темпераментов. Проблема была в том, что некоторые покупатели так и не решались открыть коробку, боясь разочароваться в коллапсировавшей реальности.
  
  Но самой странной была лавка в дальнем углу рынка, где торговали "дырами в реальности". Продавец - молодой человек с глазами старика и руками, покрытыми татуировками уравнений, которые описывали несуществующие физические законы - демонстрировал товар прямо на месте.
  
  - Смотрите! - он засунул руку в небольшую дыру размером с кулак, и рука появилась из другой дыры в 3 метрах от него. - Портативная телепортация! Или вот - дыра во вчера. Можете передать себе прошлому записку. Правда, это может создать временной парадокс и стереть вас из существования, но какая жизнь без риска?
  
  Авдотья остановилась у этой лавки. Что-то в продавце казалось знакомым - может быть, форма ушей, или манера щуриться, или как он произносил шипящие.
  
  - Вы не родственник Странника? - спросила она наобум.
  
  Продавец замер, потом медленно улыбнулся:
  
  - Мы все родственники всех. В городе N генеалогические древа растут не вверх, а во все стороны сразу, переплетаясь корнями и ветвями. Мой прадед был сыном своего правнука, а бабушка родилась от собственной дочери. Временные петли делают родство... гибким понятием.
  
  Он достал из-под прилавка нечто, завёрнутое в ткань, которая мерцала между существованием и отсутствием:
  
  - Но раз вы спросили... Возьмите это. Бесплатно. Это дыра не в пространстве и не во времени, а в самой причинности. Через неё можно увидеть мир, где следствия предшествуют причинам. Говорят, там обитает тот, кого вы ищете. Или он обитал. Или будет обитать. В том мире грамматические времена работают иначе.
  
  Авдотья взяла свёрток. Он был одновременно тяжёлым и невесомым, холодным и горячим, реальным и иллюзорным.
  
  - Только не открывайте здесь, - предупредил продавец. - Рынок и так балансирует на грани реальности. Ещё одна дыра - и он может провалиться в собственную невозможность.
  
  По пути к реке Авдотья решила заглянуть в Городскую библиотеку метаданных - её рабочее место, которое было чем-то большим, чем просто зданием с книгами. Библиотека занимала пространство, которое физики называли "карманным измерением" - снаружи это было обычное 5-этажное здание, внутри - лабиринт залов, уходящий на км вглубь реальности.
  
  Директор библиотеки, Эммануил Борисович Кафка (он клялся, что это его настоящая фамилия, хотя никто не верил в такое совпадение), встретил её у входа. Это был человек неопределённого возраста с лицом, которое постоянно находилось в тени, даже при ярком свете.
  
  - Авдотья Лиховидовна, как хорошо, что вы пришли, - его голос звучал так, словно доносился из глубокого колодца. - У нас... ситуация. Книги начали писать сами себя.
  
  - В каком смысле?
  
  - В самом прямом. Идёмте, покажу.
  
  Они прошли через несколько залов, где обычно царила библиотечная тишина. Но сегодня воздух вибрировал от шелеста страниц и скрипа переплётов. В зале древних манускриптов творилось нечто невообразимое: книги левитировали в воздухе, их страницы перелистывались с бешеной скоростью, а на чистых листах появлялся текст - сам собой, без всякого внешнего воздействия.
  
  - Началось 3 часа назад, - объяснил директор. - Сначала мы думали, что это какой-то вирус в системе климат-контроля - знаете, эти наноботы для реставрации иногда сбоят. Но потом прочитали, что пишется...
  
  Он подвёл её к столу, на котором лежала раскрытая книга. Это был фолиант XVII века, судя по переплёту - сборник житий святых. Но текст, появлявшийся на странице, не имел ничего общего с агиографией:
  
  "...и узрели они, что святость - лишь маска, которую носит хаос, чтобы казаться упорядоченным. Каждый святой - тайный еретик, каждое чудо - нарушение законов, установленных тем же Богом, который их совершает. Парадокс божественности в том, что всемогущество отрицает само себя: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять? Может ли он создать мир, в котором его не существует? И если да - то не это ли он и сделал?"
  
  - Все книги пишут об одном и том же, - сказал директор. - О распаде, о парадоксах, о конце определённости. Словно какая-то сила использует их для послания.
  
  Авдотья вспомнила слова Марфы Игнатьевны о трещине в реальности, которая расширяется. Может быть, через эти трещины просачивается нечто - не злое, не доброе, а просто иное, несовместимое с человеческой логикой.
  
  - А что с электронными книгами? - спросила она.
  
  - О, с ними ещё интереснее. Пойдёмте.
  
  В зале цифровых архивов царил настоящий хаос. На всех экранах мерцали символы, которые не принадлежали ни одному известному языку или системе письменности. Но если смотреть на них достаточно долго, начинало казаться, что понимаешь их значение - не через перевод, а напрямую, минуя языковые центры мозга.
  
  - Мы попытались отключить питание, - сказал директор. - Но экраны продолжали работать. Потом выяснилось, что они вообще не подключены к сети - работают на каком-то ином принципе. Энергия поступает... откуда-то ещё.
  
  Вдруг все экраны синхронно мигнули, и на них появился один и тот же текст, но на разных языках - русском, арабском, китайском, и десятках других, включая те, что считались мёртвыми:
  
  "СЕДЬМАЯ ПЕЧАТЬ СОРВАНА НЕ С КНИГИ, А С РЕАЛЬНОСТИ. ВОСЬМОЙ АНГЕЛ ТРУБИТ В ТРУБУ МОЛЧАНИЯ. ДЕВЯТЫЙ ЧАС НЕ НАСТУПИТ, ИБО ВРЕМЯ СЛОМАЛОСЬ НА СЕДЬМОМ. ЖДИТЕ ТОГО, КТО ИДЁТ МЕЖДУ КАПЛЯМИ ДОЖДЯ, ТОГО, КТО ГОВОРИТ МОЛЧАНИЕМ, ТОГО, КТО ЕСТЬ, НЕ СУЩЕСТВУЯ."
  
  - Это о Страннике, - прошептала Авдотья.
  
  - Вы его знаете? - директор повернулся к ней с такой скоростью, что его лицо на мгновение размазалось в пространстве.
  
  - Я... я иду к нему. На встречу у реки.
  
  Эммануил Борисович схватил её за руку. Его пальцы были ледяными, но от них исходил жар:
  
  - Не ходите. Я знаю, о чём вы думаете - что это приключение, мистическая загадка, поиск истины. Но некоторые истины лучше не находить. Я встречался с ним 20 лет назад. Или вчера - после той встречи я не уверен в линейности времени. Он показал мне... нет, я не могу это описать. Представьте, что вам вывернули сознание наизнанку, и вы увидели его изнанку - все подавленные мысли, все неосознанные страхи, всю машинерию самообмана, которая позволяет нам считать себя цельными личностями. А потом он показал, что и эта изнанка - тоже иллюзия, под которой другая изнанка, и так до бесконечности. Матрёшка из отрицаний, где в центре - пустота, которая оказывается ещё одной матрёшкой.
  
  - Но вы выжили, - заметила Авдотья.
  
  - Выжил? - директор горько рассмеялся. - Посмотрите внимательнее.
  
  Авдотья присмотрелась и ахнула. Эммануил Борисович был полупрозрачным. Сквозь него просвечивали стеллажи с книгами, но не те, что стояли за ним, а те, что находились в соседнем зале. Он существовал не совсем здесь, не совсем в этом измерении.
  
  - Я застрял между, - объяснил он. - Не жив, не мёртв, не здесь, не там. Существую во всех возможных состояниях одновременно, но ни в одном полностью. Знаете, каково это - быть квантовой суперпозицией человека? Я помню все возможные варианты своей жизни, все развилки, все выборы, которые сделал и не сделал. В одной версии я женился на вашей матери, Авдотья. В другой - я и есть ваша мать. В третьей - мы с вами одно и то же существо, разделённое во времени.
  
  Авдотья попятилась, но директор отпустил её руку:
  
  - Идите, если решили. Но помните: Странник не даёт ответов. Он забирает вопросы. А что за человек - человек без вопросов?
  
  Когда Авдотья вышла из библиотеки, город уже начал свою ежевечернюю трансформацию. После заката в городе N происходило то, что местные называли "часом волков" - не потому, что появлялись волки, а потому, что сама реальность становилась более дикой, менее одомашненной человеческим восприятием. Тени падали не от источников света, а от источников тьмы, которых днём не было видно. Звуки доносились из прошлого и будущего одновременно: вот плач младенца, который родится через неделю, вот предсмертный хрип старика, умершего в этом месте столетие назад.
  
  У реки уже собирались люди - те, кого местные называли "ищущими", хотя никто точно не знал, что именно они ищут. Авдотья узнала некоторых:
  
  Василий Модестович, бывший профессор семиотики, стоял в стороне, что-то бормоча себе под нос. Если прислушаться, можно было разобрать обрывки: "...знак знака, указывающего на отсутствие означаемого... метаязык, пожирающий сам себя... смысл как вирус, заражающий бессмыслицу..."
  
  Близнецы Пётр и Павел Мнемоленко сидели на скамейке, держась за руки. Ходили слухи, что они родились сросшимися и были разделены хирургически, но связь между ними осталась - когда один испытывал боль, другой чувствовал облегчение, когда один засыпал, другой видел его сны. Они закончивали фразы друг друга, но не последовательно, а одновременно, создавая стереоэффект речи.
  
  Молчунья - девушка лет двадцати пяти, чьё настоящее имя забылось - стояла у самой воды, глядя на своё отражение, которое, казалось, жило собственной жизнью, совершая движения, которых не делал оригинал.
  
  Но больше всего удивила Авдотью фигура в инвалидном кресле - древняя старуха, закутанная в шали всех цветов радуги и нескольких цветов, которых в радуге не было.
  
  - Бабушка София? - не веря своим глазам, прошептала Авдотья. - Но вы же... вы же умерли десять лет назад. Я была на ваших похоронах.
  
  Старуха подняла голову, и Авдотья увидела, что её глаза полностью белые, без зрачков и радужки:
  
  - Умерла? Да, пожалуй. Но в городе N смерть - понятие относительное. Я умерла в вашей версии реальности, но в других версиях я продолжаю жить. А здесь, у реки, все версии пересекаются. Я одновременно мертва, жива, и нерождена. Удобно, знаете ли - можно посмотреть на свою жизнь со всех сторон сразу.
  
  - Вы тоже пришли увидеть Странника?
  
  - Детка, я прихожу сюда каждый вечер последние 40 лет. Или не прихожу - зависит от того, в какой версии реальности мы сейчас находимся. Странник - это не человек, ты же понимаешь? Это место встречи всех возможностей, точка, где все временные линии сходятся в узел. Каждый видит своего Странника - того, кто нужен именно ему, чтобы понять то, что он готов понять.
  
  - А что поняли вы?
  
  София засмеялась - звук был похож на шелест осенних листьев, которых ещё не было на деревьях:
  
  - Что понимание - это ещё одна иллюзия, милая. Мы думаем, что движемся от незнания к знанию, от тьмы к свету. Но на самом деле мы движемся от одного незнания к другому, более изощрённому. Как матрёшка наоборот - чем глубже забираешься, тем больше становится кукла.
  
  Вдруг воздух загустел, стал почти твёрдым. Река остановила своё течение - не замёрзла, а именно остановилась, как кадр на паузе. И в этой внезапной тишине раздался голос - не громкий, но проникающий в саму суть вещей:
  
  - Вы пришли.
  
  Он появился не так, как появляются обычные люди - не пришёл, не материализовался, а как будто всегда был, просто до этого момента никто не обращал внимания. Высокая фигура в плаще, который был соткан не из ткани, а из самой неопределённости - если смотреть прямо, он казался чёрным, боковым зрением - всех цветов сразу, а если закрыть глаза, плащ продолжал быть видимым на внутренней стороне век.
  
  Лицо Странника было парадоксом: совершенно обычное и абсолютно невозможное одновременно. Каждый из собравшихся видел в нём что-то своё - Авдотья видела черты всех мужчин своего рода, наложенные друг на друга; Василий Модестович видел лицо-текст, составленное из микроскопических букв всех алфавитов мира; близнецы видели друг друга; Молчунья видела пустоту в форме лица; а София утверждала, что видит своё собственное лицо, но молодое, каким оно было до рождения.
  
  - Я ждал вас, - сказал Странник, и его голос был похож на эхо мысли, которую ты только собирался подумать. - Или вы ждали меня. В конце концов, что такое ожидание, как не взаимное согласие на встречу во времени, которое само по себе иллюзия?
  
  Он сделал шаг, и расстояние между ним и собравшимися сократилось не потому, что он подошёл ближе, а потому, что само пространство сжалось.
  
  - Василий Модестович, - обратился он к профессору, - вы всю жизнь изучали знаки. Но что, если я скажу вам, что вы сами - знак? Причём знак, указывающий на другой знак, который указывает на ваc? Бесконечная рекурсия референций, змея, кусающая собственный хвост, но хвост оказывается другой змеёй, кусающей хвост первой?
  
  Профессор открыл рот, чтобы ответить, но вместо слов из его горла вырвались символы - буквально, физические символы, которые повисли в воздухе как трёхмерные иероглифы, медленно вращаясь и меняя значение в зависимости от угла зрения.
  
  - Пётр и Павел, - Странник повернулся к близнецам, - вы думаете, что вы двое. Но что, если вы - один, просто существующий в двух точках пространства одновременно? Квантовая запутанность на макроуровне, живое доказательство того, что индивидуальность - это конвенция, а не факт?
  
  Близнецы посмотрели друг на друга и на мгновение - просто на мгновение - Авдотья могла бы поклясться, что видела, как они сливаются в одну фигуру, которая тут же снова разделилась на две.
  
  - Молчунья, - голос Странника стал мягче, почти нежным, - ты хранишь молчание, потому что увидела истину, для которой нет слов. Но что, если само твоё молчание и есть единственный способ эту истину высказать? Что, если отсутствие слов красноречивее любой речи?
  
  Девушка подняла голову, и все увидели, что она плачет, но слёзы текли не вниз, а вверх, испаряясь в воздухе и превращаясь в крошечные радуги.
  
  - София, - Странник подошёл к старухе в инвалидном кресле, - ты умерла и живёшь, существуешь и отсутствуешь. Ты доказательство того, что смерть - это не конец, а изменение состояния, как вода становится паром, не переставая быть H₂O. Расскажи им, что ты видела по ту сторону.
  
  София откашлялась, и когда она заговорила, её голос звучал как хор из сотен голосов разного возраста - от младенческого лепета до предсмертного хрипа:
  
  - Я видела машину. Не механическую машину, а машину реальную. Бесконечный механизм из шестерёнок-мыслей, приводов-эмоций, рычагов-событий. И в центре этой машины - ничто. Не пустота, а именно ничто, активное отсутствие, которое своим несуществованием приводит в движение всё остальное. Как дырка в центре жернова, без которой жернов не может вращаться.
  
  - И наконец, - Странник повернулся к Авдотье, и она почувствовала, как его взгляд проникает сквозь все её защиты, все маски, все слои личности, добираясь до того ядра, которого, возможно, и не было, - Авдотья Лиховидовна, хранительница тетрадей, наследница гнозиса, та, кто помнит то, что никогда не происходило. Покажи им медальон.
  
  Авдотья машинально достала медальон. В свете несуществующей луны (было новолуние, но свет всё равно был) уроборос на нём казался живым, на самом деле пожирающим свой хвост в бесконечном цикле самопоглощения.
  
  - Этот символ, - сказал Странник, беря медальон в руки (но не касаясь его - медальон левитировал над его ладонью), - старше, чем понятие времени. Он существовал до того, как появилось различие между "до" и "после". Змея, поедающая свой хвост - это не просто символ вечности или цикличности. Это модель сознания, осознающего само себя. Проблема в том, что когда сознание полностью осознаёт себя, оно понимает свою иллюзорность. Как глаз не может увидеть сам себя без зеркала, так и сознание не может познать себя не создавая иллюзии "другого". Но другого нет. Есть только одно, притворяющееся многим.
  
  Он вернул медальон Авдотье, и в момент, когда её пальцы коснулись металла, она увидела.
  
  Это не было видением в обычном смысле слова. Авдотья не "увидела" - она стала тем, что видела, пережила это не как наблюдатель, а как участник и одновременно как само событие.
  
  Она увидела город N не таким, каким он являлся в обычной реальности, а таким, какой он был "на самом деле" - если такое понятие вообще имело смысл. Город был живым организмом, но не биологическим - это был организм из времени и возможностей. Его улицы были артериями, по которым текли не машины и люди, а события и вероятности. Дома были не строениями, а закристаллизовавшимися моментами истории, каждый из которых содержал в себе все эпохи своего существования одновременно.
  
  Жители города не были отдельными существами - они были псевдоподиями, щупальцами единого сверхсознания, которое исследовало само себя через иллюзию множественности. Каждый человек был вопросом, который этот космический разум задавал сам себе, и одновременно попыткой на него ответить.
  
  Она увидела Великое Переселение не как историческое событие, а как метафизическую необходимость - когда концентрация сознания в определенных местах достигает критической массы, реальность начинает плавиться, и сознания вынуждены мигрировать в места с более стабильной структурой пространства-времени. Но эта миграция только откладывает неизбежное - рано или поздно вся планета, вся вселенная достигнет точки насыщения сознанием, и тогда...
  
  Тогда произойдёт то, что некоторые называют Сингулярностью, другие - Апокалипсисом, третьи - Пробуждением. Момент, когда все иллюзии отдельности разрушатся, и останется только одно бесконечное сознание, осознающее свою бесконечную одинокость. И от ужаса этого осознания оно снова расколется на фрагменты, забудет себя, создаст новую иллюзию множественности - и цикл начнётся сначала.
  
  Она увидела Странника - не как человека, а как функцию. Он был катализатором, агентом энтропии в системе иллюзий. Его роль - напоминать спящим, что они спят, но делать это так, чтобы они не проснулись полностью, потому что полное пробуждение означало бы конец игры, а игра должна продолжаться, потому что альтернатива - невыносимая истина о фундаментальном одиночестве сознания во вселенной.
  
  Она увидела богомильские тетради своих предков и поняла, что они были правы, но их правота была неполной. Да, материальный мир возник не так, как должен был, и не теми, кому следовало его создать. Но это была не ошибка - это была преднамеренная диверсия против совершенства. Потому что совершенный мир был бы мёртвым миром, лишённым возможности изменения, развития, удивления. Демиург, которого гностики считали злым, на самом деле был героем, пожертвовавшим своей божественностью, чтобы создать пространство для несовершенства, а значит - для жизни.
  
  Видение длилось вечность и мгновение одновременно. Когда Авдотья пришла в себя, она лежала на земле, а вокруг неё стояли остальные. Но теперь она видела их иначе - не как отдельных людей, а как грани одного кристалла, каждая из которых отражает и преломляет свет сознания по-своему.
  
  - Теперь ты понимаешь, - сказал Странник, и его голос звучал одновременно извне и изнутри её головы. - Но понимание - это только начало. Вопрос в том, что делать с этим пониманием.
  
  Странник достал из складок своего плаща предмет, который менял форму каждый раз, когда на него смотрели - то это был кристал, то книга, то сфера из жидкого света, то что-то, для чего в человеческом опыте не было аналогов.
  
  - Это артефакт из времени, которого не было, - объяснил он, и его слова материализовались в воздухе как горящие руны. - Из параллельной истории, где человечество пошло другим путём. Там не было разделения на науку и магию, на рациональное и иррациональное. Там поняли, что эти категории - просто разные способы описания одного и того же феномена. И создали это.
  
  Он поднял артефакт выше, и от него пошли волны - не света, не звука, а чистого изменения. Трава под ногами начала расти и умирать одновременно, река потекла во все стороны сразу, создавая невозможный водяной цветок, воздух стал видимым, обретя цвет мысли.
  
  - Каждый из вас должен сделать выбор, - продолжил Странник. - Не между добром и злом, не между правдой и ложью. Выбор гораздо проще и бесконечно сложнее: остаться в комфортных иллюзиях отдельного существования или шагнуть в истину вселенского единства. Но предупреждаю: это не просветление в буддийском смысле, не спасение в христианском. Это просто переход на другой уровень игры, где правила ещё более запутанны, а ставки - выше.
  
  Василий Модестович первым выступил вперед:
  
  - Я всю жизнь изучал знаки и символы, искал предельное означаемое за всеми означающими. Если этот артефакт может показать мне это финальное значение...
  
  Он коснулся грани артефакта, и его тело начало мерцать, становиться полупрозрачным. Но не исчезать - скорее, расширяться, занимать больше пространства, чем положено человеческому телу. Все увидели его мысли, в буквальном смысле - они проявлялись вокруг него как голографические формулы, диаграммы, тексты на всех языках мира.
  
  - Я вижу... - начал он, но его голос распался на множество голосов, каждый из которых на своём языке. - Все знаки указывают на другие знаки... бесконечная сеть референций... но в центре сети... о боже... в центре ничего... нет, не ничего... отсутствие, которое присутствует... присутствие отсутствия... апофатическое означаемое...
  
  Близнецы подошли следующими, держась за руки:
  
  - Мы всегда чувствовали, что мы - части чего-то большего, - сказали они в унисон. - Если это может показать нам, частями чего именно...
  
  В момент, когда они прикоснулись к артефакту, их тела начали сливаться - не физически, а на каком-то более фундаментальном уровне. Они становились одним существом с двумя проекциями в материальном мире. И в этом слиянии была видна вся природа индивидуальности - как одно сознание создаёт иллюзию множественности, чтобы ощущать себя с разных точек зрения.
  
  Молчунья приблизилась медленно, и коснувшись артефакта, из её горла вырвался звук - не крик, не слово, а чистое выражение того, для чего язык не создал обозначений. И все поняли, что ее молчание было не отсутствием речи, а присутствием понимания, слишком огромного для слов.
  
  София в своей инвалидной коляске подкатилась ближе:
  
  - Я уже умерла в половине своих реальностей и жива в другой половине. Что мне может показать этот артефакт, чего я еще не знаю?
  
  Но когда её сморщенная рука коснулась артефакта, что-то изменилось. Не в ней - в самой структуре времени вокруг неё. Все увидели все её возрасты одновременно - младенца, девочки, девушки, женщины, старухи, и даже тот возраст, который наступает после смерти.
  
  - Время... - прошептала она всеми своими голосами. - Время не река... это калейдоскоп... все моменты существуют одновременно... мы только не можем видеть их все сразу... но теперь...
  
  Авдотья оставалась последней. Медальон на её груди пульсировал в ритме с артефактом, словно они были связаны невидимой нитью. Она поняла, что это момент, к которому вела вся её жизнь, все жизни её предков, хранивших тайное знание.
  
  - А если я откажусь? - спросила она.
  
  Странник улыбнулся, и в этой улыбке была вся печаль и вся радость мира:
  
  - Отказ - тоже выбор. Остаться человеком в мире, который становится пост-человеческим. Хранить иллюзию в мире, который находит истину. Это, пожалуй, самый смелый выбор из всех - знать истину и выбрать ложь, прекрасную несовершенную ложь.
  
  Пока Авдотья колебалась, город вокруг нее начал меняться. Не постепенно - скачками, квантовыми переходами из одного состояния в другое. Здания то появлялись, то исчезали, улицы сворачивались в ленты Мёбиуса, с каждым ударом сердца небо меняло цвет.
  
  Те горожане, которые не пришли к реке, тоже начали изменяться. Из окон и дверей выходили люди - но были ли они всё еще людьми? Их тела были полупрозрачными, и внутри можно было видеть не органы, а галактики, вселенные, бесконечные пространства, свёрнутые в человеческую форму.
  
  Карапет, торговец воспоминаниями, шёл по улице, и за ним тянулся шлейф из всех воспоминаний, которые он когда-либо продал - они материализовались как призрачные сцены, разыгрывающиеся в воздухе. Первые поцелуи смешивались с последними вздохами, детский смех со старческим плачем, создавая симфонию человеческого опыта.
  
  Молодой продавец дыр в реальности бежал, пытаясь убежать от собственного товара - дыры преследовали его, открываясь прямо перед ним, и он проваливался в них, появляясь в другом месте, чтобы снова провалиться. Он существовал везде и нигде, пойманный в бесконечную петлю телепортации.
  
  В небе появились фигуры - не ангелов, но и не демонов. Существа из чистой возможности, из того состояния, которое предшествует выбору между добром и злом. Они пели - если это можно было назвать пением - песню, которая была математической формулой, описывающей структуру реальности, и одновременно колыбельной, которую космос поёт сам себе, чтобы не проснуться окончательно.
  
  Марфа Игнатьевна появилась рядом с группой у реки - не пришла, а оказалась там, как будто всегда была. Её разноцветные глаза сияли пониманием:
  
  - Началось, - сказала она. - То, чего мы ждали и боялись одновременно. Город N становится тем, чем был всегда - местом, где иллюзия реальности самая тонкая, где завеса между мирами рвётся от малейшего прикосновения. Мы были выбраны - или прокляты, в зависимости от точки зрения - стать свидетелями и участниками финальной трансформации.
  
  Эммануил Борисович, полупрозрачный библиотекарь, материализовался рядом - насколько может материализоваться тот, кто существует только наполовину:
  
  - Все книги в библиотеке переписывают себя одновременно, - сообщил он. - Они рассказывают одну историю, но с бесконечным количеством вариаций. Историю о конце историй, о последней главе, которая одновременно является и первой. Змей кусает свой хвост, и обнаруживает, что хвост - это голова другой змеи, которая кусает хвост первой. Уроборос раздваивается.
  
  Странник поднял артефакт выше, и его сияние усилилось. Но это было не обычное сияние - это было антисвет, который делал вещи более видимыми, освещая их изнутри, показывая их истинную природу.
  
  - Момент выбора приближается, - сказал он, и его голос звучал из всех направлений одновременно. - Не только этого города, но и для всего мира. Реальность достигла точки бифуркации. Либо мы совершим скачок на новый уровень существования, либо откатимся назад, теряя память об этом моменте, начиная цикл заново. Сколько раз мы уже были здесь? Сколько раз делали этот выбор? Возможно, это происходит каждую ночь, но мы забываем к утру.
  
  Авдотья чувствовала давление выбора. Медальон на её груди накалился до температуры звезды, прожигая одежду, кожу, добираясь до самого сердца - не физического органа, а метафизического центра её существа. Она поняла, что медальон - это не просто символ, это ключ. Ключ к последней двери, за которой присутствует всё или ничего, и возможно, это одно и то же.
  
  - Я знаю, кто вы, - вдруг сказала Авдотья, обратившись к Страннику. - Вы не человек, не дух, не ангел или демон. Вы - сомнение. Живое, воплощённое сомнение. Сомнение, которое не даёт сознанию полностью поверить в иллюзию реальности, но и не позволяет уверенности от неё отказаться. Вы - трещина в стене уверенности, через которую просачивается хаос.
  
  Странник наклонил голову в знак признания:
  
  - И ты, Авдотья Лиховидовна, последняя из гностиков. Не потому, что ты изучала древние тексты или хранила тайное знание. А потому, что ты понимаешь самую главную гностическую истину: знание не освобождает. Оно просто заменяет одну тюрьму другой, более изощренную. Настоящий гнозис - это не знание истины, а понимание, что истина и ложь - две стороны одной монеты, и монета эта фальшивая.
  
  - Тогда зачем всё это? - спросила Авдотья, обводя рукой преображенный город, изменённых людей, невозможное небо. - Зачем этот спектакль, если в конце мы придём к тому же, с чего начали - к незнанию?
  
  - Потому что путь важнее цели, - ответил Странник. - Потому что сам поиск истины создает смысл, даже если истины не существует. Потому что красота иллюзии заслуживает оценки, даже понимая, что это лишь иллюзия. Посмотри на них.
  
  Он указал на преобразившихся людей. Василий Модестович стал живой библиотекой, его тело состояло из текстов на всех языках, и каждый, кто смотрел на него, мог прочитать ответ на свой главный вопрос - но ответ был написан на языке, которого они не понимали.
  
  Близнецы завершили своё одновременное слияние и разделение - они были одним существом в двух телах и двумя существами в одном сознании, живым парадоксом, доказательством, что логика - это просто соглашение не замечать противоречий.
  
  Непрерывно говорила Молчунья, без остановки, без пауз, но её слова были не звуками, а прямыми вливаниями смысла в сознание слушающих. Она рассказывала историю всего - от первой мысли до последней, и все понимали, что первая и последняя - это одна и та же мысль, просто увиденная с разных сторон.
  
  София сошла со своей инвалидной - не встала, а именно перестала в нём нуждаться, потому что осознала, что инвалидность и здоровье - это просто разные способы существования в мире. Она была одновременно младенцем и старухой, рождающейся и умерающей, и в этом состоянии она была идеальным воплощением жизни - процесса, а не состояния.
  
  - Они красивые, - прошептала Авдотья.
  
  - Да, - согласился Странник. - Красота несовершенства, незавершённости, становления. Они находятся в процессе трансформации, которая никогда не закончится, потому что конец означал бы смерть - не физическую, а онтологическую, прекращение изменения, а значит - прекращение существования.
  
  Внезавно на груди Авдотьи треснул медальон. И из трещины начало сочиться нечто - не свет, не тьма, а сама возможность. Она поняла, что момент выбора настал.
  
  - Я выбираю... - начала она, но Странник поднял руку.
  
  - Не говори. Выбор, произнесённый вслух, становится ограничением. Просто выбери.
  
  Авдотья закрыла глаза и прикоснулась к артефакту.
  
  Город N исчез. Или не исчез, а изменился настолько, что привычные категории "существования" и "несуществования" стали неприменимы. На его месте - или в его времени, или в его возможности - осталось нечто, для чего у человеческого языка не было слов.
  
  Те, кто наблюдал со стороны (если такое было возможно), видели только рябь в ткани реальности, как круги на воде от брошенного камня, только камня не было, да и воды тоже. Просто круги, расходящиеся в пространстве-времени, несущие весть о том, что что-то произошло, или не произошло, или произойдёт, или происходит вечно.
  
  В других городах люди продолжали жить своей обычной жизнью, не подозревая, что реальность держится на честном слове, на коллективной договорённости не замечать очевидного - что всё, что они считают реальным, это просто очень убедительная галлюцинация, общий сон, из которого они боятся выйти, потому что не знают, что ждёт по ту сторону пробуждения.
  
  Но иногда, в моменты между сном и бодрствованием, между вдохом и выдохом, между мыслью и её отсутствием, они чувствовали странное притяжение к месту, которого не было на картах. К городу N, который существовал в зазоре между возможным и невозможным, между истиной и ложью, между знанием и незнанием.
  
  И некоторые шли на этот зов. Находили город, который был везде и нигде. Встречали Странника, который был всеми и никем. Делали выбор, который не был выбором. И становились частью бесконечной истории, которая рассказывает сама себя, не имея ни начала, ни конца, ни смысла, ни бессмыслицы.
  
  Змея продолжала кусать свой хвост. Но теперь она знала, что делает это. И это знание меняло всё, не меняя ничего.
  
  В последней сохранившейся записи из тетрадей Авдотьи Лиховидовны, найденной в библиотеке, которая отворяла свои двери только по вторникам, было написано:
  
  "Истинный гнозис не в том, чтобы знать тайну. А в том, чтобы понять, что тайна знает тебя. Мы не ищем истину - истина ищет нас. И когда она нас находит, мы понимаем, что все это время были ею. Последний гностик - не тот, кто последним узнает истину, а тот, кто первым поймёт, что искать было нечего, потому что мы никогда не теряли того, что искали. Мы просто притворялись, что потеряли, чтобы испытать радость нахождения.
  
  Город N не исчез. Он стал тем, чем был всегда - состоянием сознания, когда край достигает самого себя и заглядывает за край. И видит там... себя, смотрящего за край.
  
  Уроборос завершил свой круг. И наступил новый цикл. Потому что в этом весь смысл - не в достижении конца, а в вечном возвращении к началу, каждый раз с новым пониманием того, что начало и конец - это просто точки зрения на одно и то же событие.
  
  Мы все - гностики, ищущие знание. И мы все - агностики, понимающие, что знание невозможно. И в этом парадокс нашей свободы - не знать и знать одновременно, быть и не быть, искать и находить, теряя в момент нахождения.
  
  Странник был прав - выбора не было. Но иллюзия выбора была прекрасна. И ради этой красоты стоило продолжать игру, даже зная, что это игра. Тем более, зная это.
  
  Последняя запись оборывается на полуслове или продолжается за пределами этой страницы, языка и понимания. И ты, читатель, должен сам решить, чем она закончится. Или не закончится вовсе. Или закончится и не закончится одновременно.
  
  Как змея, кусающая свой хвост, но обнаруживающая, что у неё нет ни головы, ни хвоста - только бесконечное становление собой через отрицание себя.
  
  Город N ждёт. Всегда ждал. И будет ждать.
  
  Найди его в зазоре между мгновениями, в паузе между словами, в сомнении между истинами.
  
  Он там.
  
  Он везде.
  
  Он - ты, читающий эти строки и задающий вопрос: "не сон ли это?".
  
  Да, сон.
   Но чей?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"